Весьма заинтересованными исследователями политико-правого развития послефевральской России в сравнительно-исторической перспективе стали крупнейшие правоведы так называемого русского зарубежья. Это была критико-аналитическая работа, которая велась во имя «будущей России» в зарубежных учебных и научных центрах (Харбин, Прага, крупные университетские города Югославии). Большая группа правоведов, философов и литераторов, доставленная в Германию на «пароходе философов» (1922), обосновалась в Берлине. В действительности было несколько депортаций философов, заочно объявленных Лениным врагами режима — «врагом хитрым» (Розанов), «понаслышке злейшие враги большевизма» (Радченко с дочерьми), «автор «методологии» меньшевизма» (Франк). Горький сразу же после их высылки констатировал: «Страна, лишив — шись интеллигентов, двигается вспять».
Помимо российской тематики юристами и философами русского зарубежья была начата или продолжена работа в русле и рамках основных направлений современной политико-философской и философско-правовой мысли — либеральной (Новгородцев, Петражицкий, Милюков, Струве, Гессен и др.), консервативно-либеральной (Ильин, Виноградов, Франк, Булгаков, Вышеславцев, Спекторский, Солоневич и др.), либерально-эк- зистенциалистической (Бердяев), а также социологической традиции (Тимашев, Устрялов, Сорокин и др.), юридико-феноме- нологической (Алексеев) и синтезированной юриспруденции (Ященко, Сорокин). Оба направления исследований и разработок (россиеведческое и общетеоретическое) были весьма резуль-тативными и плодотворными.
Конец XIX в. был отмечен нарастанием «чувства чрезвычайности» (А. Белый) и понятным усилением интереса к историософскому и философско-нравственному истолкованию смысла жизни. В это же время в процессе полемики между отечественными марксистами, народниками и либералами значительный вес приобрела кантианская система императивов и долга, ее пафос морального благородства. Нравственную философию Канта соединяли с идеями Шопенгауэра (Соловьев), использовали в поддержку возрождения теории естественного права против односторонностей исторической школы права (Новгородцев), трактовали в духе этического критицизма (концепция «оправдания добра» Соловьева).
Для некоторых молодых философов И. Кант стал устойчивой доктринальной опорой при отходе от марксизма на позиции моралистического и религиозно-нравственного мировоззрения (Булгаков, Бердяев, Франк, Струве). Изданный в 1902 г. по инициативе С. Н. Булгакова сборник статей «Проблемы идеализма» объединил представителей очень разнородных течений, противопоставивших себя марксизму как догматической системе и подвергших его гносеологической и этической критике с позиций Канта и Гегеля. При этом в самом марксизме были выявлены потаенные религиозные мотивы и черты, связанные с его утопическим мессианством.
Сергей Николаевич Булгаков (1871 — 1944) пришел к христи-анской вере и богословским занятиям после занятий правоведением и политической экономией. Он вырос в семье священника г. Ливны Орловский губернии, в гимназии пережил сильный духовный кризис и вплоть до 30-летнего возраста оставался неверующим. «Я сдал позиции веры, не защищая их», — писал он много лет спустя в «Автобиографических заметках». Будучи студентом юридического факультета Московского университета и несколько позже, в связи с интересом к политической экономии, он увлекается марксизмом. Темой магистерской диссертации стало применение выводов марксизма к области земледельческого хозяйствования. Стажировался в Берлине, Париже и Лондоне. Вступил в социал-демократическую партию, много печатался, но, по более позднему признанию, находился все это время «в плену научности».
После успешной защиты магистерской диссертации Булгаков был избран профессором по кафедре политической экономии Киевского политехнического института (1901 — 1903). Здесь он вновь пережил духовный кризис в связи с переходом (под большим влиянием Соловьева) на позиции христианского миросозерцания. Его статья «Что дает современному сознанию философия Вл. Соловьева?» (в сборнике «От марксизма к идеализму», 1903) стала событием в истории русской религиозной философии. В статье формулировалось главное основание окончательного разрыва с марксизмом — ложнонаучный характер того идеализма, который поначалу воспринимался как научно обоснованный, а также псевдорелигиозный характер марксистской веры в прогресс с его общей схемой «прыжка» из царства необходимости в царство свободы.
Социализм Маркса, согласно Булгакову, есть рационалистическое (переведенное с языка космологии и теологии на язык политической экономии) переложение иудейского хилиазма, и поэтому все действующие лица этой эсхатологической драмы получили экономическое истолкование. Избранный народ, носитель мессианской идеи (или позднее — народ «святых» у некоторых христианских сектантов) заменился «пролетариатом». Избранность пролетариата, его особая революционная миссия порождались уже не внутренним самоопределением, как необходимым условием мессианского избрания, но внешним фактом принадлежности к пролетариату, положением в производственном процессе и признаком сословности.
Из неотложных задач, вставших перед русской интеллигенцией, особое значение Булгаков придавал изживанию «личногосамовознесения, высокомерно-покровительственного отношения к народной, исторической и церковной стихии». В соединении с примитивной некультурностью, в том числе и черносотенством, с отсутствием воспитания в культуре, понимаемого как «трудовой, созидательный процесс», происходит уменьшение «практической годности культурно-правящего класса, затрудняя и без того затрудненный общеисторическими и общеполитическими условиями процесс культурного воспитания страны».
В 1917 г. Булгаков избирается ординарным профессором по-литэкономии Московского университета. Через год происходит перелом в его духовной жизни — с благословения патриарха Тихона он был в московском Даниловом монастыре рукоположен в священники. 1 января 1923 г. его высылают за пределы России. До 1925 г. он преподает в Праге, где читает лекции на Русском юридическом факультете, а затем переезжает в Париж в связи с основанием там Православного богословского института. Здесь он становится бессменным деканом и преподает догматику.
Взаимоотношения церкви и государства Булгаков, как и другие представители религиозно-возрожденческой волны, рассматривает совокупно с их взаимоотношениями с индивидом и Богом.
Вплоть до «последней революционной эпохи» отношения государства и церкви сводились к разным формам «христианского государства», которое находилось в союзе с церковью. В новейшем государстве, имеющем в своем составе народы разных вероисповеданий и даже вер, конфессиональное государство стало уже не соответствующим положению вещей. В настоящее время оно стало, по-видимому, и вовсе невозможным. Произошло разлучение церкви и государства к взаимной выгоде обоих, и вместо прежнего союза наступило отторжение церкви от государства в различных его видах.
В условиях вероисповедной свободы возникает благоприятный и нормальный для церкви режим, который освобождает ее от соблазнов клерикализма и обеспечивает возможность беспрепятственного развития. Но отделение не предполагает полного отчуждения. «Принимая юридическое отделение от области кесаря, от государства как свое освобождение, (церковь) отнюдь не отказывается от задачи оказывать влияние на всю жизнь государств, с проникновением во все его поры. Идеалхристианского претворения государственности силою церковности остается во всей силе и без всяких ограничений и в эпоху отделения церкви от государства, ставшего «правовым», ибо это отделение остается только внешним, но не внутренним».
Рассматривая историю православия в его взаимоотношениях с государством, партиями и политическими режимами, Булгаков приходит к выводу, что «вообще, связывать православие, которое есть религия свободы, с реакционными политическими стремлениями представляет собой вопиющее противоречие», которое находит для себя объяснение в истории, но не в догматике христианства. Тот факт, что в течение долгих веков православие было связано с монархией (как политическим режимом), которая «оказывала незаменимые услуги церкви, хотя и наносила ей тяжелые раны», обернулся в конечном счете исторической трагедией православия, воплотившейся как в падении Византии, так и в современной России. И объясняется это именно «нарушением равновесия в отношениях церкви и государства». Православие обладает рядом свойств, которые имеют важность для его отношения к социальной проблеме. Соборный дух его, который на языке мирском зовется демократизмом, не есть демократия. Однако отсутствие здесь «князей церкви» (несмотря на наличие иерархизма) с церковным монархом — папой во главе делает его «более народным, более благоприятствующим духу экономической демократии».
Православию не свойственны те задания (функции) клерикализма, которые неизбежно оказываются присущими «воинствующему империализму католичества». Так называемый католический социализм неизбежно является средством для сохранения и расширения влияния церковной организации с папой во главе. Этот мотив почти отсутствует в православии, которое стремится расширить свое влияние только на души.
Вопросы социального христианства, по толкованию Булгакова, должны существовать для православия в некотором обособленном виде — «сами по себе, как дело его собственного самоопределения и его проповеди в мире». Еще пророки Израиля имели в составе своей проповеди социальные мотивы, вот почему в них не без оснований видят ранних провозвестников социального христианства на ветхозаветной основе. Но дух пророчества не угас в христианской церкви.
На протяжении многовекового существования христианской церкви, особенно в XIX в., и на Востоке, и на Западе возникают опыты проповеди социального христианства. В России сюда можно отнести деятельность группы славянофилов, архимандрита Феодора (Бухарева), Ф. М. Достоевского, Л. Н. Толстого, В. С. Соловьева, особенно Н. Ф. Федорова. Сюда же Булгаков относил и свои книги, в частности «От марксизма к идеализму» (1903), «Два града. Исследование о природе общественного идеала» (1911), «Философия хозяйства» (1912) и др.
Правовые взгляды Булгакова наиболее компактно изложены в статье «О социальном идеале» (От марксизма к идеализму). Он отвергает в корне как фальшивое мировоззрение ту позицию, которая отрицает роль правовых гарантий и которая столь характерна для «старых славянофилов». В марксизме он видит «попытку отрывать мораль от социальной политики, принеся первую в жертву последней». Его осуждению подверглось также византийско-монашеское понимание соотношения политики и морали в учении Льва Толстого. В последнем Булгаков усмотрел тенденцию ограничиваться лишь «отрицательными заповедями неучастия во зле, без положительного требования борьбы со злом», что, естественно, сближает это учение с таким же «социально-политическим нигилизмом» византийско-монаше- ской доктрины.
В истолковании природы права Булгаков движется в русле идей и конструкций В. С. Соловьева: высшей нормой личной морали является заповедь любви к ближнему. «Примененное в качестве критерия социальной политики, это начало превращается в требование справедливости, признание за каждым его прав. «Любовь к ближнему просто как человеку предполагает равное отношение ко всякой человеческой личности, чуждое всякого произвольно оказываемого предпочтения одному перед другими… Спор о социальных идеалах есть не что иное, как спор о справедливости и правильном понимании ее требований».
Формула справедливости: каждому — свое. Тем самым за каждой личностью признается «сфера его исключительного права и господства». Естественное право есть «правовое и социальное долженствование, это те идеальные нормы, которых в реальной действительности нет, но которые должны быть и во имя своего объективного долженствования отрицают действующее право и существующий уклад жизни. Критика права и социальных институтов есть неотъемлемая и неустранимая потребность человека, без этого остановилась бы и замерла общественная жизнь».
Естественное право как идеальная и абсолютная норма для оценки положительного права сводится, по Булгакову, к нескольким морально-правовым аксиомам. Первая из них касается равенства людей. «Люди равны между собой как нравственные личности; человеческое достоинство, святейшее из званий человека, равняет всех между собой. Человек для человека должен представлять собой абсолютную ценность; человеческая личность есть нечто непроницаемое и самодовлеющее, микрокосм». Этой идеи не знала античная древность: Платон и Аристотель не распространяли человеческое достоинство на рабов. Хотя идея равенства была свойственна еще стоикам, но «всемирное значение она получила лишь в проповеди Евангелия». Утверждая равенство людей вопреки их эмпирическому неравенству и абсолютное достоинство личности вопреки существующему униженному ее положению, мы, утверждал Булгаков, отрицаем эмпирическую действительность и за «корою естества» прозреваем подлинную божественную сущность человече-ской души.
Идея равенства людей необходимо включает в себя идею свободы как норму человеческих отношений и идеал общественного устройства. Право есть свобода, обусловленная равенством. В этом основном определении права индивидуалистическое начало свободы неразрывно связано с общественным началом равенства, так что можно сказать, что право есть не что иное, как синтез свободы и равенства. Понятия личности, свободы и равенства составляют сущность так называемого естественного права.
Требованием свободы никак не отрицается зависимость личности (независимость ее осуществима только в доисторическую эпоху либо на острове Робинзона). «Зависимость от государства представляется нам политическим гнетом не как таковая, не потому, что вообще существует государство со своими требованиями, а лишь в тех пунктах, где эти требования противоречат нашему нравственному чувству, не могут быть приняты и исполнены свободно, без принуждения. Нам не кажется, например, нарушением свободы запрещение красть или убивать; получая полную санкцию со стороны нравственного сознания, эти требования государства исполняются нами свободно. Напротив, те ограничения частно- и публично-правового характер которые встречают решительное осуждение со стороны нашего нравственного сознания (как ограничение свободы личности, совести, слова и т. д.), испытываются как политический гнет». Идеал политической свободы заключается поэтому не в уничтожении государства (такова теория анархизма), а в преобразовании его в соответствии с требованиями нравственного сознания.
Принимая на себя задачу защиты свободы личности, общественная организация (в широком смысле этого слова) может осуществлять ее только энергичным поддержанием правового порядка против посягательств на него произвольных действий и поступков отдельных личностей. Отграничить точно и бесспорно, где кончается общество и государство и где начинается область неприкосновенных прав личности, невозможно даже в теории. В истории эта граница постоянно передвигается то в одну, то в другую сторону, она постоянно отыскивается заново под влиянием меняющихся исторических условий. «Благодаря этому неустранимому антиномизму постоянно существует глухая борьба личности с обществом, и она всегда может вспыхнуть, перейдя в открытое неповиновение с одной стороны или насильственные действия — с другой. В силу этого антиномиз- ма даже самое идеальное общественное устройство может иметь лишь неустойчивое равновесие».
Все человечество, как известно, распадается в настоящее время на ряд партий или групп с даже диаметрально противоположным пониманием требований справедливости. Есть целый ряд причин, в силу которых во имя единого идеала справедливости поставляются различные требования. Нужно принять во внимание, подчеркивает Булгаков, всю сложность «социальной жизни и обусловливаемую этим возможность вполне искреннего и добросовестного разногласия при оценке одних и тех же явлений; конечно, это разногласие не уничтожает центрального значения единого идеала справедливости, подобно тому как научные разногласия не уничтожают единой истины как идеала или нормы научного знания».
Иван Александрович Ильин (1882—1954) — русский правовед, религиозный мыслитель, публицист. По окончании Московского университета оставлен на факультете для приготовления к профессорскому званию. Материал для магистерской диссертации собирал в научной командировке в Германии, Италии, Франции. Докторскую диссертацию «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека» защитил в 1918 г. После административной высылки из России в 1922 г. участвовал в организации и работе Религиозно-философской академии и Русского научного института в Берлине. При нацистах его отстранили от преподавания и запретили устные выступления. Он вынужден был эмигрировать в Швейцарию. Приложил значительные усилия к прояснению взаимоотношений религиозной и правовой философии, истолкованию их в либерально-консервативном духе. Среди его работ этого направления выделяются «Понятие права и силы: опыт методоло-гического анализа» (1910), «Учение о правосознании» (1919), «Основные задачи правоведения в России» (1921), «Пути духовного обновления» (1937), «Наши задачи» (сб. статей 1954), «О монархии и республике» (незаверш.). С 1990 г. начался интенсивный процесс переиздания работ Ильина на родине и выход его Собрания сочинений в 10 томах (17 книгах).
Особое внимание уделено проблематике власти, справедливости и правосознания, а также идеальной форме правления для
России. Власть есть сила воли, общение более могущественной воли с более слабой волей. Властвование похоже на тонкий, художественно складывающийся процесс общения, который создает незримую атмосферу тяготения периферии к центру, многих разрозненных воль к единой, организованной и ведущей. Создание такой атмосферы есть дело особого искусства, требующего помимо всего прочего «душевно-духовной прозорливости, подлинного восприятия бессознательной жизни других и умения ее воспитывать». Правосознание связано с выработкой «умения уважать право и закон», добровольно исполнять свои государственные обязанности и частные обязательства. В основе его лежат «чувство собственного духовного достоинства», внутренняя дисциплина воли, взаимное уважение и доверие граждан между собой и между гражданами и властью. Справедливость в ее правовом воплощении связана не только с формальным равенством («слепотой к человеческим различиям»), но также с чувством собственного достоинства участников правового общения. Идеальная форма правления для России — монархия. Здесь само бытие страны требует единовластия чести, верности и служения или же — единовластия безбожного, бессовестного, бесчестного и притом (т. е.
тирании).
Основными темами философа стали этические основания права, проблемы сочетания личной свободы, духовной самостоятельности и духовного единства людей в обществе и государстве. Задача философии права — усвоение проблематики сущности права в ее связи со свободой личности, а также необходимо соотнесение этой проблематики с природой морали и нравственности, добродетели и патриотизма, с аксиомами власти и аксиомами правосознания. Вслед за своим университетским учителем П. И. Новгородцевым он считал, что современное человечество переживает кризис правосознания, правда, переживает его не в первый раз, достаточно вспомнить хотя бы крушение Древнего мира. Спасение и обновление правосознания и правопорядка тогда пришло от христианства. Оно учило, что Божественное выше человеческого и духовное выше материального и земного. Это религиозное настроение и вносило в общение людей и в процесс общественной организации дух нового, христианского правосознания. Приучая ставить духовное выше материального и подчинять личное (как начало своекорыстия, гордости и посягания) сверхличному (как началу качества, достоинства и совершенства), это правосознание прикреплялось к своим благородным первоосновам: к достоинству, самообладанию и дружелюбной общительности и связанным с ними совестному доброжелательству, примиряющей справедливости и жертвенной щедрости.
С течением времени новое правосознание становилось все менее христианским, все менее религиозным, все более безбожным. Отношение человека к человеку стало утрачивать христианскую окраску: брат терял брата, и вследствие этого волк шел навстречу волку. Правосознание разучилось видеть добро и зло, право и бесправие; все стало условным и относительным, водворились буржуазная беспринципность и социальное безразличие; надвигалась эпоха духовного нигилизма и публичной продажности. В XIX столетии в Европе расцвела абстрактная и формальная юриспруденция, которая считалась только с положительным правом и не хотела слышать о естественном (т. е. верном, идеальном, совестном) праве. И лишь там и сям можно было отыскать в этой юриспруденции скудные намеки на социальную идею и бледные остатки христианской идеологии, причем и то, и другое считалось «субъективным» и «ненаучным».
Формула выродившегося и разложившегося правосознания была развернута марксистами сначала теоретически, а потом ив революционной практике. Она может быть выражена приблизительно в таких словах: «Государство есть относительное, условное равновесие равных человеческих индивидуумов, которые суть не что иное, как материальные существа, подлежащие количественному измерению и счислению. Государство есть не что иное, как хозяйственный механизм; строить его должна верхушка классовой, пролетарской, коммунистической партии — в порядке централизма, диктатуры и террора этой партийной верхушке массы должны беспрекословно подчиняться. Люди делятся по имущественному принципу на классы — эти классы должны бороться друг с другом на жизнь и на смерть за обладание земными благами, пока не победит беднейший класс пролетариата, который призван разрушить старое государство и построить новое. Захватив власть, партия этого класса, комму-нистическая партия, должна принудительно осуществлять изъятие всякой частной собственности, превратить всех в пролетариев и провести всеобщее обобществление всех средств и орудий производства («экспроприацию», «пролетаризацию», «социализацию»); духовно и хозяйственно самобытная личность должна исчезнуть с лица земли, и тогда установится свободное от всяких неравенств и различий общее потребительное благополучие на основе всеобщего принудительного труда».
Для такого состояния правосознания характерны отрицание духовной культуры, веры, семьи, родины и права как самостоятельных ценностей, сведение человеческой жизни к материальным процессам, материальным мерилам и материальному благополучию, неверие в силу личной свободы, инициативы и органического, творческого равновесия личной и общественной жизни, вера в силу механической покорности, диктаториально- го приказа и запрета, в силу вражды (классовой борьбы), революции, всеобщей бедности и всеобщего уравнения. Подобное правосознание есть правосознание только по видимости; оно просто отрицает право как проявление духа и свободы и утверждает механический, диктатор нал ьный произвол. Оно представляет собой последнюю нижнюю ступень в разложении право-сознания. «Дно достигнуто. Кризис развернулся. В дальнейшем возможны только два пути: всеобщее крушение права, государ-ственности и духовной культуры или же возрождение, очищение и обновление правосознания».
Для того чтобы право и государство и связанное с ними пра-восознание действительно вступили на путь обновления и возрождения (возрождения в христианском смысле), необходимо верно осознать их природу, их цель, их основу и затем сделать все это осознанное предметом своей воли и жизненного действия. При этом учение о нормальном (т. е. здоровом и верном) правосознании столь же необходимо человечеству, как и учение о теоретической очевидности, о совести, об эстетическом вкусе и об аксиомах религиозного опыта.
Николай Николаевич Алексеев (1879— 1964) — философ, правовед, в своих исследованиях использовал феноменологический метод, был одним из участников разработки программы евразийства. Образование получил в Московском университете, где вместе с И. А. Ильиным посещал семинары П. И. Новго- родцева, стажировался в Германии и Франции, преподавать начал в Московском университете, а после вынужденной эмиграции в 1922 г. — в Праге, Берлине, Страсбурге, Белграде и Женеве. Основные произведения — «Науки общественные и естественные в историческом взаимоотношении их методов. Очерки по истории и методологии общественных наук» (1912), «Основы философии права» (1924), «На путях к будущей России (Советский строй и его политические возможности)» (1927), «Собственность и социализм. Опыт обоснования социально-экономической программы евразийства» (1928), «Религия, право, нравственность» (1930), «Теория государства. Тео-ретическое государствоведение, государственное устройство, государственный идеал» (1931), «Пути и судьбы марксизма. От Маркса и Энгельса к Ленину и Сталину» (1936).
Право трактуется Алексеевым как сложно организованное явление, предстающее в трех важнейших с точки зрения феноменологии характеристиках: субъект права, ценностное измерение права и идеал правоотношений. Субьект права в его трактовке не только абстрактная безликая персона, но в то же время существо духовное, имеющее духовную природу и потому определяющее духовный характер правовых установлений. В итоге правовая система предстает одновременно определенной системой ценностей, ценностных ориентаций. Ценности складываются исторически и могут отражаться в праве адекватно или искаженно. Искаженные ценности искажают и нравственный облик права. В иных случаях право начинает маскировать и оправдывать те антиценности, которыми в данный момент заражено человечество. Эта ситуация затрудняет постижение человеком своих идеалов как чего-то реального и жизненно важного и толкает его на путь иллюзорных ожиданий и утопий. Несбыточная мечта о воплощении утопических проектов препятствует трудной и прозаической текущей заботе о совершенствовании правосознания и правового общения людей. «Мало опознать истину и заблуждения, нужно еще уметь освободить людей от заблуждений и научить их истине. Нужно уметь духовный опыт познания сделать соборным опытом, считаясь с историческими условиями, построить на нем систему учреждений, которые отражали бы в себе истинно святое и ценное. По-знание путей подобного воплощения ценностей или одухотворения правовой жизни и есть задача правовой тактики или правовой политики, т. е. искусства реализации ценностей». (Основы философии права).
Государство в изображении Алексеева не только вместилище параметров из трех элементов — власть, население, территория, — но также социальное общение (союзное, имущественное и т. д.). В итоге оно предстает «некой точкой постоянных социальных связей» определенного рода и назначения.
Задача исследователя — с помощью специальных процедур (редукций) отыскать изначальные принципы и ориентировать науку на их изучение. Здесь так же особое значение приобретают анализ и обобщение ценностных ориентации в деятельности правительственной власти.
Обращаясь к проблемам России, он исходил из предположения о том, что на огромных пространствах России-Евразии длительную устойчивость может обрести только хорошо организованное государство. В основу его устроения должен быть положен такой принцип, который сочетает начала аристократизма и демократизма. Политика в таком государстве станет реализацией целей и задач, осуществляемых культурным меньшинством в интересах масс. Правящий слой формируется путем специального «отбора», он вырабатывает государственный идеал и являет собой подобие «духовного ордена», призванного заняться выработкой высшей религиозно-философской истины, с тем чтобы морально руководить подвластным большинством.
В своем философском обсуждении вопросов права и государства Алексеев много внимания уделил истолкованию соотношения понятий правового идеала и политического идеала с общественным идеалом, поскольку они в современном обычном словоупотреблении «совершенно не различаются и подвергаются постоянному отождествлению» (Основы философии права). Во-первых, философию права нередко определяют как науку о правовых идеалах, а также отождествляют с политической, государственной и социальной философией. Исторически причиной этого смешения следует считать философию естественного права, поставившую в свое время проблему правового государства. «Родившаяся из бурного и неудержимого стремления новейшего западного человечества к установлению на земле наиболее совершенного общественного устройства, теория правового государства связала эти искания «земного рая» с верой, что он может быть отыскан в праве и осуществлен через право. Таким образом, юридические формы договора, личных прав и юридических гарантий стали панацеей для излечения всех социальных и политических бедствий. В проблемах философии права сконцентрировалась вся социальная и политическая мудрость. Философия права стала как бы всеобъемлющей, общественной наукой. Кто хочет познакомиться с наиболее ярким воплощением всех этих устремлений, пусть обратится к «Философии права» Гегеля».
Философия права Гегеля, отмечает Алексеев, — это исторический пример, а современное столь часто встречающееся отождествление правового идеала с идеалом социальным и политическим имеет социально-философское обоснование в работах неокантианской школы (Штаммлер и др.), где право предстает логически необходимым элементом социальной жизни, и потому всякое усовершенствование общества неотделимо от усовершенствования права, и более того — может быть достигнуто единственно путем права.
Подобная вера в скорейшее и окончательное осуществление общественного совершенства покоилась на недостаточном понимании того, что есть общественный, политический и правовой идеал. И такое ограничительное понимание лежало в основе столь свойственной новейшему западному человечеству веры в универсальную, всеспасающую и всеисцеляющую общественную миссию права. Познание истинного существа общества со всей его сложной природой и составом не может не убедить, что безусловное общественное совершенство возможно только как чудо, как «чудо всеобщего преображения», говоря философским языком, преображения материи, жизни и духа, а не одного только правового или политического идеала. Невозможно достигнуть абсолютного совершенства социального целогопутем преображения — усовершенствования одной из сторон общественного бытия. Поэтому самое совершенное состояние права не может вести к безусловному совершенству общества — к установлению «земного рая». Отсюда следует, что учение о правовом идеале должно откинуть присущий ему старый утопизм и перейти к истинному, здоровому реализму. Основной темой этого учения должно быть не отыскание конечной формулы общественного совершенства (хотя и она необходима в определенной степени, ибо без нее вообще не обойтись), но указание тех действительных путей и средств, при помощи которых может быть улучшен всякий возможный правопорядок, — в полном сознании, что подобное улучшение может излечить многие болезни общества, но не в состоянии преобразовать общество в целом и довести его до состояния земного рая.
Основными компонентами правового идеала, по Алексееву, являются следующие. Самой глубинной частью правовой структуры следует считать не содержательную часть правовой нормы, а самого правового деятеля — субъекта права, поскольку любое усовершенствование права должно начинаться с субъекта права. «До тех пор, пока носитель правового смысла и излучающееся из него правосознание не достигнут нормальной и истинно-духовной жизни, порождающей нормальную и здоровую жизнедеятельность, — до тех пор и право не сможет быть совершенным». Второй существенной частью правовой структуры являются предполагаемые и защищаемые каждым правопорядком ценности, которые требуют правильного познания, а это потребует серьезной и глубокой познавательной (гностической) работы. «До тех пор, пока мы философским, духовным, нравственным и религиозным опытом не познали, что такое истинно святое и ценное и что в порядке ценного является высшим и низшим, — до тех пор мы не сможем решить вопрос о правильном и справедливом праве».
Дело в том, что в основе всякой исторической системы права далеко не всегда лежал подлинный гнозис. Историческое право родилось в смутном историческом потоке событий, в борьбе искаженных, злых и нечистых интересов. Поэтому необходимо опознать, «выразуметь» (термин Алексеева) и определить те фактические ценности, которые лежали и лежат в основе положительного, исторического, действовавшего и действующего права. Подобное критическое наблюдение и обобщение следует провести не только по отношению к существующим институтам, но также по отношению к тем общественным идеалам, осу-
Глава 20. Россия в XX в.
кон разума, закон совести. Решающим принципом оценки и последней основой закона является именно этот естественный закон, написанный в сердцах, в совести людей.
Такое общехристианское понимание закона представляет глубинную ценность, но не потому, что оно решает антиномию закона и благодати, а напротив, скорее потому, что оно затрудняет ее решение. Только здесь раскрывается вся глубина антиномии, «вся новизна и парадоксальность сверхприродной и сверхзаконной системы благодатных ценностей, этой «этики не от мира сего». Эта новая система ценностей не терпит рядом с собой никакой другой: она несовместима с признанием суверенной ценности закона.
В христианской дихотомии Закона и Благодати Вышеславцев увидел также вариацию рассуждений на тему соотношения позитивного и естественного права. Позитивность в праве есть сфера человеческого несовершенства, поскольку закон как таковой не может содержать в себе непосредственно ные ценности, но, правда, может иметь их в виду. Новый Завет исходит из представлений о бессилии закона человеческого в борьбе с грехом, являющимся следствием несовершенства человеческой природы.
Обращаясь к традиционной теме идейных взаимовлияний Востока и Запада, Вышеславцев констатирует, что всемирность есть необходимость и для русской мысли, однако при этом нередко проявляют себя избирательность ичто делает Платона русским Платоном и Бентама или Канта русскими Бентамом и Кантом.
Евгений Васильевич Спекторский (1875—1951) — автор фундаментальных исследований и учебных изданий по истории социальной философии, историко-генетической семантике обществоведения, курса начал правоведения и государствоведения, а также исследователь роли христианства в развитии права и государства. Преподаватель, затем декан юридического факультета и ректор Киевского университета. В 1920 г. эмигрировал и закончил жизненный путь профессором Свято-Владимирской православной духовной академии ввнешним поведением), только внешней регулятивной нормой, «ничего не оставляющей для свободы воли», тогда как божья благодать в христианской традиции направляет духовные силы человека к полноте бытия в Абсолюте, в Боге. Именно религия заменяет рабскую зависимость от закона свободой милосердия, именно христианство направляет человека на путь бытия в абсолютной духовно-душевной красоте и совершенстве, к жизни, основанной на христианской нравственности и чувстве справедливости, способных к благотворному применению в каждом случае морально-правового и иного социального конфликта.
Обращаясь к историческому опыту, Вышеславцев заключает, что «закон есть основная святыня всего античного мира, основной принцип дохристианской и внехристианской этики». Жизнь в законе, в праве и государстве, продолжает он, есть совершенная жизнь. Это убеждение живет в народном сознании, выражается в поговорках, в изречениях популярной морали и педагогики. Демосфен называл законы душой государства. Для Платона государство есть воплощение закона, порядка, меры («симфонии» и «симметрии»). Для Аристотеля совершенное государство то, где властвуют законы, а не люди. У стоиков закон стал естественным законом — универсальным космическим принципом, обозначавшим одновременно порядок мира, порядок природы, а также божественный закон, который вместе с тем являет собой закон нашего разума и сообразование с которым есть добродетель. Так на место положительного закона государства как высшей ценности пришел естественный закон как закон высшей добродетели, имеющий универсальное, сверхнациональное и всеобязательное значение.
Впервые это широкое и широчайшее понятие закона, объемлющего всякий положительный и естественный закон, «прописанный в сердцах», определил апостол Павел. В согласии с ним католическая церковь реципировала стоическое учение о естественном законе, которое вошло в средневековую теологию, в систему Фомы Аквинского и Ф. Суареса и пребывает в качестве незыблемого принципа естественного права и естественной морали в католической идеологии вплоть до сего времени: вечный Божественный закон, естественный закон лежат в основе положительного закона и являются мерилом его ценности. Протестантизм стоит на той же точке зрения. Так, для М. Лютера закон есть не только Закон Моисеев, но и закон всякого права и всякого государства, а также естественный закон разума, закон совести. Решающим принципом оценки и последней основой закона является именно этот естественный закон, написанный в сердцах, в совести людей.
Такое общехристианское понимание закона представляет глу-бинную ценность, но не потому, что оно решает антиномию закона и благодати, а напротив, скорее потому, что оно затрудняет ее решение. Только здесь раскрывается вся глубина антиномии, «вся новизна и парадоксальность сверхприродной и сверхзаконной системы благодатных ценностей, этой «этики не от мира сего». Эта новая система ценностей не терпит рядом с собой никакой другой: она несовместима с признанием суверенной ценности закона.
В христианской дихотомии Закона и Благодати Вышеславцев увидел также вариацию рассуждений на тему соотношения позитивного и естественного права. Позитивность в праве есть сфера человеческого несовершенства, поскольку закон как таковой не может содержать в себе непосредственно ные ценности, но, правда, может иметь их в виду. Новый Завет исходит из представлений о бессилии закона человеческого в борьбе с грехом, являющимся следствием несовершенства человеческой природы.
Обращаясь к традиционной теме идейных взаимовлияний Востока и Запада, Вышеславцев констатирует, что всемирность есть необходимость и для русской мысли, однако при этом нередко проявляют себя избирательность и акцентированность, что делает Платона русским Платоном и Бентама или Канта русскими Бентамом и Кантом.
Евгений Васильевич Спекторский (1875—1951) — автор фун-даментальных исследований и учебных изданий по истории со-циальной философии, историко-генетической семантике общест-воведения, курса начал правоведения и государствоведения, а также исследователь роли христианства в развитии права и государства. Преподаватель, затем декан юридического факультета и ректор Киевского университета. В 1920 г. эмигрировал и закончил жизненный путь профессором Свято-Владимирской православной духовной академии в Нью-Йорке.
При обсуждении проблематики «христианство и правовая культура» в книге «Христианство и культура» (Прага, 1924) он проводил мысль о том, что право может быть не только произведением социальной культуры, но также предметом культа, почитания. Для этого у него есть все необходимое — свой миф (учение об источниках права), свой догмат (юридическая догматика) и свой обряд (процессуальные формы). Юридическая культура существовала и задолго до появления христианской культуры, причем она охватывала не только человеческий, но также и божественный аспект общественного бытия и в этом смысле вполне оправдывала характеристику юстиции (справедливости) как «познания вещей (дел) божеских и человеческих» (Ульпиан).
Разумеется, христианство не является новым юридическим, политическим или экономическим учением. Однако это новое учение хотя оно и не от мира сего, тем не менее может и должно давать «оценивающие «принципы» для всей нашей культуры. Поэтому ни юридическая, ни политическая, ни экономическая культуры не могут совершенствоваться без его участия. Древнейшие дохристианские религии не только благословляют юридическую культуру, но и непосредственно создают ее. Бог солнца, справедливости на небе и на земле благословляет на царство Хаммурапи на известной каменной стеле, где они изображены вместе над высеченным текстом законов. Законодатель Крита Минос считался передатчиком воли Зевса, так же как законодатель Спарты Ликург — передатчиком воли Аполлона, а законодатель Израиля Моисей — воли Яхве. Вообще весь Ветхий Завет понимался как закон (Тора — Закон, Поучение), как нечто юридическое, как «какая-то сакральная юриспруденция». Сам «Бог есть судия» (Пс. 74, 8), ибо «суд — дело Божие» (Втор. 1, 17). И весь Израиль гордился своей юридической религией — «как люблю я закон Твой» (Пс. 118, 97).
В наше время, обобщает Спекторский, один из сознательных и наиболее глубоких эпигонов иудаизма Герман Коген ориентировал даже чистую, философскую этику на юриспруденцию и вдобавок «очень выпукло изобразил органическую связь иудаизма с юридизмом». Однако историк римской юриспруденции Р. Зом считает право несовместимым с христианством и церковью и посему отрицает церковное право. Наш писатель Л. Н. Толстой, алчущий и жаждущий правды, никак не мог примириться с мыслью, что истина есть продукт судоговорения, и был уверен, что Христос отвергает какую бы то ни бы-ло юстицию. Юристы, даже не будучи атеистами, считали, что их дело может делаться без какой бы то ни было религии. Г. Гроций уверял, что существует естественное право, которое вполне допускает мысль о том, что Бога нет или он не заботится о людях. И. Бентам учил, что религиозный авторитет вообще не может считаться достаточным основанием для права и правоведения. В уголовном праве наших дней даже преступления против веры считаются не более, как оскорблением верующих людей, чувства которых приходится не то уважать, не то просто терпеть и посему ограждать от слишком резких нападок.
Так осуществляется фактическое сопоставление идеала хри-стианского совершенства с тем, что можно назвать «обыкновенной юридической исправностью». В таком случае действительно получается огромное расхождение, и не столько в степени, сколько в качестве (природе) подлежащего достижению, особенно когда образец совершенства видят в Нагорной проповеди.
Между тем примерно в то самое время, когда христианство вырабатывало теорию своих добродетелей — веры, надежды, любви, — правоведение в лице Ульпиана тоже выработало свою теорию, тоже добродетелей, только юридических.
Первая из этих юридических добродетелей требует — жить честно (honeste vivere). Эта добродетель подразумевает, что под юридической честностью надо понимать такое поведение индивида, когда его честность доказана не голосом совести, а судом, профессиональным казенным учреждением, ведающим внешнюю правду. Отсюда некоторые следствия, о которых хорошо говорит юридическая пословичная мудрость, например «не пойман — не вор» либо — «каждый предполагается добрым, пока не будет доказано противоположное» (praesumitur quisque bonus, donee probetur contrarium). Еще один вариант про — должения темы такой — если в судоговорении доказано, что человек не нарушил закон, то человек такой и не порочен и даже добродетелен, даже если его действия возмущали нравственное чувство других и смущали его собственную совесть. Но «нет преступления без закона». Доброе имя человека в данном случае специально ограждается судом на случай неуместных разоблачений, диффамации. «Таким образом, право открывает каждому человеку широкий моральный кредит и требует, чтобы все о нем отзывались хорошо, не видя в этом того горя, о котором пишет евангелист: «Горе вам, когда все люди будут говорить о вас хорошо. Ибо так поступали со лжепророками отцы их» (Лк. 6, 26).
Другие две юридические добродетели — «не обижать другого» и «воздавать каждому свое». Смысл их, согласно трактовке
Спекторского, разъясняется отчасти положением «кто пользуется своим правом, тот никого не обижает». Отсюда следует: кто не дает себя в обиду, кто «честно» (согласно первой юридической заповеди), т. е. безнаказанно в смысле уголовной ответственности, заботится о себе, того венчает вторая юридическая добродетель — он никого не обижает. Между тем христианское совершенство предъявляет в таких случаях требование деятельного альтруизма и рекомендует принимать обиды с кротостью и терпением. Третья добродетель — воздавать каждому свое — также гласит нечто «не в смысле христианского совершенства, требующего, чтобы человек отдавал другому свое собственное и распределял свое добро неимущим», но «в смысле той минимальной юридической нравственности, которая вполне удовлетворяется тем, что человек явно не грабит, не крадет, не мошенничает. Таким образом, и юридическая честность, и юридическая безобидность, и юридическое воздаяние далеки от христианского совершенства. Но из этого вовсе не следует, что юридическая культура несовместима с христианством» (Христианство и культура).
Семен Людвигович Франк (1877—1950) — религиозный философ, историк общественной мысли и правовед. Согласно его учению, философско-правовые идеи входят составной частью в «социальную этику» (в отличие от «личностной этики», «этики самосовершенствования и этики спасения»).
Личность, общество и государство рассматриваются также в рамках онтологии, в основе которой лежит понятие всеединства, которое не может мыслиться рационально, а постигается с помощью интеллектуальной интуиции, мистического и религиозного опыта. Вслед за И. Кантом он утверждает, что в мире человеческой общественной жизни необходимо (и всегда) присутствует в лице права и власти момент должного. Этот момент есть выражение нравственной, идеальной, т. е. богочеловече- ской, природы общественной жизни (Духовные основы общества. Введение в социальную философию, 1930). Свобода для человека образует его последнюю, «спонтанную» глубину человеческой личности, ту область бытия, где становится возможной непосредственная связь человеческого с божественным в качестве онтологической первоосновы человеческой жизни. Философия права и социальная этика находят дополнение и завершение в этике самосовершенствования и этике спасения с центральной для всего учения Франка мыслью о том, что нравственное развитие человека есть абсолютная ценность, оно же есть условие совершенствования нравственно-правовых основ общества и одоления господствующего в мире зла.
Между правом и нравственностью, согласно Франку, размещается «внутренне-внешне обязывающая система добрых нравов, обычаев, общественного мнения». В ситуации, когда внешняя дисциплина, а также суровость и формализм закона (нравственного и правового), которым подчинен человек, не смягчены общественным мнением и соответствующим законодательством, наступает опасность исправления недостатков посредством утопического реформаторства, опирающегося на рационалистическое философствование. «Классический пережитый нами образец этого имманентного бессилия рационалистического реформаторства и имманентной кары за него есть большевистская революция в ее действии и на право, и на нравственный быт: требования быстрого и внешнего «очеловечивания» правовых и нравственных отношений, механического осуществления идеальной справедливости привели к «озверению», к падению на низший уровень и к необходимости отныне мер духовного воспитания, адекватных этому уровню».
В философии права и государства Франка явно присутствует элемент гностического мистицизма. Истинная философия права, адекватная своей роли орудия познания подлинной реальности, должна опираться на живой «опыт, который в данном случае есть опыт мистический. Реальность при этом дается не внешнему созерцанию, а внутреннему живому знанию, такому знанию, которое раскрывается внутри нас. При этом общественное бытие входит в состав духовной жизни. В итоге «чуткое и правдивое сознание должно всегда ощущать даже в самом прозаическом, секуляризованном «мирском» общественном явлении что-то мистическое» (Духовные основы общества).
Государство в его конкретности есть не только властно планомерно организующее единство общественной воли («единство планомерно-устрояющей воли»). Оно вместе с тем есть отражение сил и отношений, спонтанно вырастающих и складывающихся в обществе. Поэтому упомянутое единство воли есть также итог взаимодействия между отдельными силами и потенциями общественной жизни, между классами, национальностями, партиями, религиозными союзами, всякого рода частными объединениями.
Эта внутренняя спонтанная основа государственного единства находит также свое выражение и оформление в системе права как совокупности публичных субъективных прав. Субъективное публичное право, будучи по существу своему ограждением свободы личности, т. е. условием ее творческого служения, тем самым есть и право на соучастие в государственной власти, в государственном строительстве. Система публичных прав дает отдельным членам общества — будь то индивиды или коллективные органы — обеспеченную правом возможность свободного духовного творчества и, следовательно, возможность соучастия в государственной жизни, в планомерном строительстве общества. В этом измерении государство есть уже не только верховное единство воли, но и система отношений, т. е. аналогичный гражданскому обществу комплекс спонтанно взаимодействующих отдельных центров активности. Таким образом, государство не только имеет вне себя, в качестве своей естественной основы и в качестве «соотносительного противочлена», гражданское общество, но изнутри само пронизано моментом свободного сотрудничества элементов общества. Образующее сущность общества конкретное всеединство обнаруживается, таким образом, здесь в том, что двойственность между планомерностью и спонтанностью, государством и гражданским обществом есть теснейшее их органическое дву- единство, в котором каждое из них не только двойственно связано с другим, но внутренне им проникнуто и пропитано.
В лице права, которое по самому существу своему есть единство как бы «государственно-гражданское», общественная жизнь имеет начало, возвышающееся над этой двойственностью и вносящее в нее момент органической целостности. С этих позиций он заключал: «Все попытки толковать и осуществлять право либо только как совокупность ничем не стесненных, определенных лишь произволом государственной власти норм, своевольно формирующих общественную структуру, как скульптор — глину, т. е. утверждать абсолютный примат государства над обществом, либо только как выражение свободного взаимодействия воль отдельных участников общества, т. е. утверждать обратный примат гражданского общества над государством, последовательно ведут к деспотизму, либо к анархии, т. е. к разрушению общества как органически целостного и рас- члененно-упорядоченного единства. В силу этой верховной, примиряющей и согласующей функции права само различие внем между «публичным» и «частным» правом не может быть абсолютным и резко отчетливым…» (Духовные основы общества. Общественная функция права).
Среди деятелей русского зарубежья особое место занимает Петр Бернгардович Струве (1870—1944), стоявший у истоков российской социал-демократии и эволюционировавший от легального марксизма к государственническому либерализму в духе К. Д. Кавелина и Б. Н. Чичерина.
В статье из сборника «Вехи» и в сборнике собственных статей «Патристика» он развивал идеи об особой культурной роли интеллигенции, ее взаимодействии с государством, а также о роли государственности с ее мощью и дисциплиной в деле формирования нового политического и культурного сознания русского человека, в состав которого входит также «идея права и прав».
Своеобразие политической действительности России после Манифеста 17 октября и создания Государственной думы состояло, по оценке Струве, в том, что «конституция существует в праве только в законе и отсутствует в правосознании правящих; конституция отсутствует в жизни, в том политическом воздухе, которым дышит обыватель внутри страны, и она несомненно присутствует в том политическом воздухе, которым, как член международной семьи, дышит все государство». При этом недовольство самодержавным абсолютизмом выросло до такой степени, что, по мнению Струве, конституционализм стал, по сути, народной идеей.
Крушение монархии обнаружило «чрезвычайную слабость национального сознания в самом ядре Российского государства, в широких массах русского народа». В этом был повинен «старый порядок» с его систематической борьбой против образованных элементов нации, с его безответственной бюрократией и с таким официальным национализмом, который «не собирает, дробит государство». А между тем, по мнению Струве, государство есть такой «организм», который во имя культуры подчиняет народную жизнь началу дисциплины — основному условию государственной жизни.
По характеристике Струве, «культура есть то, что народу дает бытие, а государству — смысл и оправдание». Еще в первой своей монографии «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России» (1894), отмеченной духом преодоления марксизма, он призывал «пойти на выучку к капитализс тем чтобы содействовать культурному росту на Родине. После Февральской революции он уже призывает придать новой государственности незыблемую основу «культурно-обоснованного патриотизма» и организует в мае 1917 г. «Лигу русской культуры». После Октябрьской революции он переживает все тяготы гражданской войны и скитаний на чужбине (Белград, Париж).
Критикуя режим коммунистического правления и хозяйствования, Струве ратовал не за реставрацию старого режима, которую он считал невозможной, а за установление действительно нового порядка с «прочно огражденной свободой лица и сильной правительствующей властью».
Питирим Александрович Сорокин (1889—1968) — известный социолог, исследователь истории культуры, теории права и го-сударства, проблем уголовного права и криминологии. Родился в д. Турья, Яренского уезда, Вологодской губернии. Окончил петербургский Психоневрологический институт и Петербургский университет. Магистрант уголовного права и доктор социологии. Преподавал в Петроградском университете, где читал первый в нашей стране систематический курс социологии. После вынужденной эмиграции читал лекции в университетах Миннесоты и Гарвардском. Автор около 40 книг, классическими из которых стали «Современные социологические теории» (1928) и «Социальная и культурная динамика. Исследование смены основных систем» в четырех томах (1930—1937).
В области правоведения имя Сорокина связано с оформлением русской школы социологии уголовного права и криминологии. Его интересы простирались также в область теории права и государства, философии, психологии, этики и истории. В социологию он перешел после крупных изысканий в области криминологии. В 1914 г. выходит его фундаментальная работа «Преступление и кара, подвиг и награда. Социологический этюд об основных формах общественного поведения и морали». Все формы поведения Сорокин делил на три группы: дозволенные, запрещенные и рекомендованные.
Обозревая исторический опыт разных народов, он выводит «историческую тенденцию прогрессирующей быстроты эволюции и постепенного падения санкций, кривой кар и наград» и подтверждает свой вывод ссылками на результаты анализа различных источников права. Среди них — Библия, Авеста, Коран, а также Законы Ману, Хаммурапи. В давнем споре юридических позитивистов и философов права о соотношении права и морали он твердо встал на сторону последних. В томе втором «Социальной и культурной динамики» право вообще и уголовное право в особенности характеризуются как лучшие регистраторы и выразители перемен, происходящих в нравах и этноюридической ментальности в их повседневном рутинном проявлении. Всякий введенный в силу и действующий кодекс «официального» права является самым авторитетным, точным и достоверным отражением этической ментальности и этической дифференциации поступков в высших классах.
После высылки из России интересы ученого сосредоточились главным образом на процессах социальной организации, дезорганизации и реорганизации, а также на панорамическом обозрении всей прошлой истории человечества с особенным вниманием к изменчивым соотношениям основных социальных факторов как главной причины и средоточия социальных перемен.
Социальная область жизни предстает у Сорокина сложной иерархией различных социальных и культурных систем и подсистем (религии, этики, науки, искусства, экономики, политики, права). Социология как наука предстает в этой связи как обобщающая теория структуры и динамики социальных и культурных систем с различной степенью их интегрированности — от механического сосуществования элементов до чисто духовной («логико-значимой») интеграции, которая имеет решающее значение.
Каждая культура есть специфический тип исторической це-лостности (системы) и характеризуется следующими идейными параметрами: представления о природе реальности, о природе основных потребностей человека, о степени и методах их удов-летворения. Отсюда выводится различение трех видов мировосприятия и соответственно три «типа культуры»: чувственный, т. е. основанный на данных наших ощущений; идеациональ- ный, в котором преобладают элементы рационального (логико- понятийного) мышления и объяснений, и идеалистический, в котором преобладает интуитивный способ познания и объяснений окружающего мира. Преобладающая в данную эпоху система представлений («истин», ценностей) образует основополагающую детерминанту для социокультурной динамики, именно она определяет общую природу данного искусства, философии, религии, этики, экономики и политических отношений.
Современный тип западной культуры — чувственный (сен-ситивный); здесь тон задают земные радости (деньги, материальный достаток и т. д.) и чувственные удовольствия. Право, поддерживаемое подобным гедонистическим мироощущением, превращается в орудие подчинения и эксплуатации одних социальных групп другими. Нормы права сугубо утилитарны по целям и не содержат в себе ничего высшего, святого, вечного. В наказаниях отсутствуют сверхчувственные санкции. Цель наказания не в искуплении вины, а в воздаянии за содеянное, в перевоспитании преступника и обеспечении общественной стабильности, а также безопасности. Чувственная культура исто-рически пришла на смену идеациональной культуре, где право воспринимается богооткровенным сводом правил и где послушание закону равнозначно послушанию божественному велению, соблюдению заповедей. Судьи здесь являются одновременно священнослужителями, а юридические процедуры включают в себя священные ритуалы. Правители легитимируются Божественной санкцией. Материальные интересы здесь должны подчиняться духовным, нравственным, освященным гией идеалам. Идеалистическая культура занимает промежуточное место между идеациональной и чувственной культурой, отчасти синтезируя нормы и ценности этих двух культур.
В 1947 г. Сорокин выступил с программой «спасения человечества» на базе «альтруистической любви и поведения» и основал в Гарварде Центр по изучению творческого альтруизма. Сорокин (вместе с Тимашевым) — один из авторов теории своеобразной конвергенции. В книге «Россия и Соединенные Штаты Америки» (1944) он высказывает мысль о созвучии фундаментальных идеалов двух обществ и, основываясь на циклических закономерностях великих революций, на которые обратили внимание еще А. Токвиль и И. Тэн, делает предположение, что после деструктивной фазы (упадка коммунизма) настанет период роста новой, жизнеспособной России.
Своеобразной вариацией на тему синтезированной юриспруденции стала трактовка Сорокиным общей теории права, в которой он изложил свое социологическое видение природы и функционирования права и осуществил тем самым свой вариант синтезированной (интегральной) юриспруденции.
Обозревая все возможные социальные проявления права, Сорокин конструирует комплексную характеристику права, которую сводит затем к следующим трем основным измерениям:
право как правило поведения; право как правила и нормы, данные в психике в виде правовых убеждений; наконец, право как правовые убеждения, реализованные и объективированные в источниках права, различных институтах политической организации общества (Элементарный учебник общей теории права в связи с теорией государства. Ярославль, 1919). Подобная трактовка природы и назначения права носит одновременно и комплексный, и синтезирующий характер. Поиски такого рода синтеза велись в русском правоведении уже с начала XX в., особенно в русле комплексного социологического изучения и истолкования права (труды Ященко, Виноградова, Кистяковско- го). В конкретных условиях происходившей тогда замены университетского курса энциклопедии права на общую теорию права (Коркунов и др.) концепция синтетической теории права частично восполняла образовавшийся таким образом вакуум в области вводных теоретических и методологических курсов правоведения, но сделала это не до конца. Во второй половине XX столетия эта проблема вновь актуализировалась как проблема интегральной (синтезированной) юриспруденции.