7. Советская юриспруденция: основные политико-правовые концепции

| Правовой портал "Правопорядок" | 7. Советская юриспруденция: основные политико-правовые концепции |
7. Советская юриспруденция: основные политико-правовые концепции

История юридической мысли советского периода — это история борьбы против государственности и права в их некоммунистическом смысле и значении, против «юридического мировоззрения» как буржуазного мировоззрения, история замены правовой идеологии идеологией пролетарской, коммунистической, марксистско-ленинской, история интерпретации учреждений и установлений тоталитарной диктатуры как «принципиально нового» государства и права, необходимых для движения к коммунизму и вместе с тем «отмирающих» по мере такого продвижения к коммунистическому будущему.
После революции в процессе многочисленных дискуссий о судьбах права в новых социально-исторических и политических условиях постепенно в общем русле марксистского подхода к праву стали складываться различные направления и концепции понимания и трактовки права и государства.
Право как орудие диктатуры пролетариата. Концепцию нового, революционного, пролетарского права как средства осуществления диктатуры пролетариата активно развивал и внедрял впрактику советской юстиции Дмитрий Иванович Курский (1874-1932), нарком юстиции в 1918—1928 гг.

Право в условиях диктатуры пролетариата — это, согласно Курскому, выражение интересов пролетариата. Здесь, по его признанию, нет места для «норм вроде Habeas Corpus», для признания и защиты прав и свобод индивида.
Курский восхвалял деятельность «революционных народных судов» как нового источника особо выделяято обстоятельство, что «в своей основной деятельности — уголовной репрессии — народный суд абсолютно свободен и руководствуется прежде всего своим правосознанием».
Новое, революционное право, по Курскому, это «пролетарское коммунистическое право». Советская власть, пояснял он, разрушила «все три основы института буржуазного права: старое государство, крепостную семью и частную собственность… Старое государство заменили Советами; на смену крепостной и кабальной семье приходит семья свободная и насаждается общественное воспитание детей; частная собственность заменена собственностью пролетарского государства на все орудия производства».
Реализация этих положений в действительности предстала в виде «военного коммунизма», который, даже по оценке Курского, был «по преимуществу системой принудительных норм».
Частичное и временное отступление к нэповскому (буржуазному) праву Курский (со ссылкой на новое законодательство и кодификацию в начале 20-х гг.) трактовал как утверждение нового, пролетарского права и правопорядка. «Государственный строй РСФСР, — писал он в 1922 г., — в более отчетливой, чем в ряде западноевропейских стран форме, несмотря на незаконченную еще полностью борьбу Советской власти с ее врагами, по существу становится правовым».
Подобная попытка выдать диктатуру пролетариата, хотя бы и законодательно обрамленную, за «правовой строй» была совершенно несостоятельной. В данной связи весьма характерно, что и сам Курский говорил о «внедрении правового порядка, совершенно своеобразного в рабоче-крестьянском государстве». Это «своеобразие» он, подобно другим советским идеологам, понимал как ограничение и подчинение допускаемых прав интересам диктатуры пролетариата. Нэповское право не гарантировало даже допущенных имущественных прав граждан
(не говоря уже об их личных и политических правах и т. д.) при их столкновении с интересами власти. Это признавал и Курский: «Наше обязательственное право, его основная особенность и будет состоять, по мнению Наркомюста, в том, что здесь интересы государства должны превалировать над интересами ограждения личных прав отдельных граждан». Да и в целом допущенные гражданско-правовые отношения осуществлялись в жестких рамках уголовных норм. В этой связи Курский отмечал, что в борьбе против свободы гражданского оборота «приходится уголовными нормами регулировать отношения там, где они в буржуазно-развитом праве регулируются в порядке гражданском».
Эти и другие сходные положения о праве как орудии диктатуры пролетариата были характерны не только для Курского, но и для представителей других направлений советской теории права и государства.
Право — порядок общественных отношений. Заметную роль в процессе зарождения и становления советской теории права сыграл Петр Иванович Стучка (1865—1932). По его собственной оценке, «решающее значение» для всего его подхода к праву имела статья Ф. Энгельса и К. Каутского «Юридический социализм». Содержащаяся в этой статье трактовка юридического мировоззрения как классического мировоззрения буржуазии, отмечал Стучка, стала одним из основных доводов «для необходимости нашего нового правопонимания».
Основными началами такого нового, революционно-марксистского правопонимания Стучка считал: 1) классовый характер всякого права; 2) революционно-диалектический метод (вместо формальной юридической логики); 3) материальные общественные отношения как базис для объяснения и понимания правовой надстройки (вместо объяснения правовых отношений из закона или правовых идей). Признавая при этом «необходимость и факт особого советского права», Стучка усматривал эту особенность в том, что «советское право» есть «пролетарское право».
Представления о классовом характере права нашли свое отражение в общем определении права, данном в официальном акте НКЮ РСФСР (декабрь 1919 г.) «Руководящие начала по уголовному праву РСФСР». Позднее Стучка писал об этом: «Когда перед нами, в коллегии Наркомюста… предстала необходимость формулировать свое, так сказать, «советское понимание права», мы остановились на следующей формуле: «Право — это система (или порядок) общественных отношений, соответствующая интересам господствующего класса и охраняемая организованной силой его (т. е. этого класса)».
Критикуя советский Гражданский кодекс периода нэпа за его буржуазность, Стучка писал: «Наш кодекс, наоборот, должен ясно и открыто показать, что и гражданский кодекс в целом подчинен социалистической плановости рабочего класса». Эта идея вытеснения права (как буржуазного явления) планом (как социалистическим средством) имела широкое распространение и, по сути дела, отражала внутреннюю, принципиальную несовместимость права и социализма.
В классово-социологическом подходе Стучки понятия «система», «порядок», «форма» лишены какой-либо юридической специфики и собственно правовой нагрузки. Отсюда и присущие его позиции сближения и даже отождествления права с самими общественными, производственными, экономическими отношениями.
Меновая концепция права. Для большинства советских марк-систских авторов послереволюционного времени, как и для Стучки, классовый подход к праву означал признание наличия так называемого пролетарского права.
По-другому классовый подход к праву был реализован в трудах Евгения Брониславовича Пашуканиса (1891 — 1937), и прежде всего в его книге «Общая теория права и марксизм. Опыт критики основных юридических понятий» (1924). В этой и других работах он ориентировался по преимуществу на представления о праве, имеющиеся в «Капитале» и «Критике Готской программы» Маркса, «Анти-Дюринге» Энгельса, «Государстве и революции» Ленина. Для Пашуканиса, как и для Маркса, Энгельса и Ленина, буржуазное право — это исторически наиболее развитый, последний тип права, после которого невозможен какой-либо новый тип права, какое-то новое, послебуржу- азное право. С этих позиций он отвергал возможность «пролетарского права».
Поскольку Пашуканис был свободен от иллюзий о возможности «пролетарского права» и действительным правом для него было лишь буржуазное право, которое необходимо преодолеть, его критика права, его антиправовая позиция, его установки на коммунистическое отрицание права как остаточного буржуазного феномена носили (в общем русле послереволюционного марксизма-ленинизма) теоретически более осмысленный и последовательный характер, чем у многих других марксистских авторов, и прежде всего сторонников концепции так называемого пролетарского права. Его правовой нигилизм был теоретическим следствием разделяемых им идей и положений марксистского учения о переходе от капитализма к коммунизму. Применительно к новым, послереволюционным условиям Пашуканис, по существу, лишь повторял, обосновывал и развивал то, что до революции было уже сказано Марксом, Энгельсом и Лениным.
В силу негативного отношения к праву теория права для Па- шуканиса — это марксистская критика основных юридических понятий как мистификаций буржуазной идеологии. Тем самым в теории права Пашуканис стремился повторить критический подход, примененный Марксом в экономической теории. Отношение товаровладельцев, писал он, это то «социальное отношение sui generis, неизбежным отражением которого является форма права». Сближая форму права и форму товара, Пашуканис генетически выводил право из меновых отношений товаро-владельцев. В этой связи его теория права в литературе получила название меновой.
Пашуканис различал право как объективное социальное явление (правовое отношение) и право как совокупность норм. «Юридическое отношение, — подчеркивал он, — это первичная клеточка правовой ткани, и только в ней право совершает свое реальное движение. Право как совокупность норм наряду с этим есть не более как безжизненная абстракция». Право не исчерпывается нормой или правилом. «Норма как таковая, т. е. логическое содержание, или прямо выводится из существующих уже отношений, или, если она издана как государственный закон, представляет собой только симптом, по которому можно «судить с некоторой долей вероятности о возникновении в ближайшем будущем соответствующих отношений».
По характеристике Пашуканиса, всякое юридическое отношение есть отношение между субъектами. «Субъект — это атом юридической теории, простейший, неразложимый далее элемент».
Если генезис правовой формы, согласно Пашуканису, начинается в отношениях обмена, то наиболее полная реализация ее представлена в суде и судебном процессе. Развитие в обществетоварно-денежных отношений создает необходимые условия для утверждения правовой формы как в частных, так и в публичных отношениях.
Но все это, по Пашуканису, имело и имеет место до и вне социализма. В данной связи сторонники концепции нового (пролетарского, советского и т. д.) права, критикуя позицию Пашуканиса, отмечали, что применяемые им абстрактные ха-рактеристики права вообще относятся лишь к буржуазному праву, но не к «пролетарскому праву», для которого нужны другие обобщающие понятия. Подобные требования со стороны марксистских авторов Пашуканис считал недоразумением. «Требуя для пролетарского права своих новых обобщающих понятий, — отвечал он своим критикам, — это направление является как будто революционным. Однако оно на деле прокламирует бессмертие формы права, ибо оно стремится вырвать эту форму из тех определенных исторических условий, которые обеспечили ей полный расцвет, и объявить ее способной к по-стоянному обновлению. Отмирание категорий (именно категорий, а не тех или иных предписаний) буржуазного права отнюдь не означает замены их новыми категориями пролетарского права, так же как отмирание категорий стоимости, капитала, прибыли и т. д. при переходе к развернутому социализму не будет означать появление новых пролетарских категорий стоимости, капитала, ренты и т. д.».
Но постепенно Пашуканис делал шаги в сторону признания нового послереволюционного и послебуржуазного «советского права» с «особой, специфической природой». Вместе с тем это «советское право» он — для сохранения хотя бы внешней, словесной видимости своей концептуальной последовательности — не называл «пролетарским правом». Отсутствие подлинного права и государства при диктатуре пролетариата Пашука- нис (как и другие марксистские авторы), по существу, пытался изобразить как наличие нового, «неподлинного», советского права и государства, обреченных на «отмирание».
Весь этот идеологический туман с мнимым «отмиранием» отсутствующих феноменов постоянно витал над всем марксистским подходом к судьбам права и государства после пролетарской революции и определял тот неизменный горизонт советского правоведения и государствоведения, под сводами которого все зависело от изменчивой политической конъюнктуры.
В этой системе координат логически последовательная теория просто невозможна, и пример Пашуканиса в этом плане весьма показателен.
Психологическая концепция классового права. Представления о классовом праве, включая и классовое пролетарское право, с позиций психологической теории права развивал Михаил Андреевич Рейснер (1868—1928). Еще до революции он начал, а затем продолжал классовую интерпретацию и переработку ряда идей таких представителей психологической школы права, как Л. Кнапп и Л. И. Петражицкий.
Свою заслугу в области марксистского правоведения Рейснер видел в том, что учение Петражицкого об интуитивном праве он поставил «на марксистское основание», в результате чего «получилось не интуитивное право вообще, которое могло там и здесь давать индивидуальные формы, приспособленные к известным общественным условиям, а самое настоящее классовое право, которое в виде права интуитивного вырабатывалось вне каких бы то ни было официальных рамок в рядах угнетенной и эксплуатируемоймассы».
Марксистские представления о классовости права Рейснер толковал в том смысле, что каждый общественный класс — не только класс господствующий, но и угнетенные классы — в соответствии с положением данного класса в обществе и его психикой творит-свое реально существующее и действующее интуитивное классовое право. Уже при капитализме, по Рейснеру, имеется не только буржуазное право, но также пролетарское право и крестьянское право. Так что не «все право» запятнано «эксплуататорской целью».
В целом, согласно Рейснеру, «право, как идеологическая форма, построенная при помощи борьбы за равенство и связанную с ним справедливость, заключает в себе два основных момента, — а именно, во-первых, волевую сторону или одностороннее «субъективное право» и, во-вторых, нахождение общей правовой почвы и создание при помощи соглашения двустороннего «объективного права». Лишь там возможна правовая борьба, где имеется возможность нахождения такой почвы».
Развивая такой подход к праву в работе «Право. Наше право. Чужое право. Общее право» (1925), Рейснер характеризовал так называемое общее право (общий правопорядок) — как при капитализме, так и после победы пролетарской революции —
как компромисс и объединение наличных в данном обществе субъективных классовых прав. «Ибо, — поясняет он, — одинаково и буржуазное государство, и наше Советское точно так же включает в свой общий правопорядок и право пролетарское, крестьянское, и буржуазное. Одного только, пожалуй, «права» у нас нет — это права землевладельческого в смысле частного землевладения, хотя зато мы имеем грандиозного помещика в лице самих Советов, владеющих порядочным количеством имений в виде советских хозяйств». Разница, однако, в том, что при капитализме господствующее положение в общем правопорядке занимает право буржуазии, а в советском правопорядке — пролетарское право.
Именно в условиях военного коммунизма так называемое социалистическое право рабочего класса, по оценке Рейснера, «делает попытку своего наиболее яркого воплощения». При нэпе же, с сожалением отмечал Рейснер, пришлось «усилить примесь буржуазного права и буржуазной государственности, которые и без того естественно входили в состав социалистического правопорядка».
Вся история права — это, по Рейснеру, «история его угасания». При коммунизме оно угаснет навсегда.
При всем своеобразии рейснеровской классово-психологической концепции права она в основных и главных своих чертах и подходах остается в общих рамках марксистского отношения к праву.
Его классовое перетолкование интуитивного права фактически отвергает основание и суть психологического правопонима- ния вообще — индивида с его правовой психикой, правовыми притязаниями, эмоциями и т. д. И на примере рейснеровской концепции классовости права хорошо видно, как классовость убивает право.
Право как форма общественного сознания. Такой подход к праву в 20-х гг. развивал Исаак Петрович Разумовский (1893—?). При этом он отмечал, что «вопросы права и связи его с экономической структурой общества, послужившие, как известно, в свое время отправным пунктом для всех дальнейших теоретических построений Маркса, это — основные вопросы марксистской социологии, это лучший пробный камень для проверки и подтверждения основных предпосылок марксистской диалектической методологии».
Как идеологическое опосредование (идеологическая форма) классовых материальных (экономических) отношений право, по Разумовскому, это форма общественного сознания. Он дает следующее общее определение права как идеологического способа и порядка опосредования материальных отношений в классовом обществе: «Порядок общественных отношений, в конечном счете отношений между классами, поскольку он отображается в общественном сознании, исторически неизбежно абстрагируется, отдифференцировывается для этого сознания от своих материальных условий и, объективируясь для него, получает дальнейшее сложное идеологическое развитие в сис-темах «норм».
Бросается в глаза отсутствие в этом определении права какого-либо признака, специфичного именно для права.
Отмирание «буржуазного права», по Разумовскому, означает «смерть права как идеологии» и переход в коммунистическом обществе «к сознательно регулируемой и сознающей характер своей связи с материальными условиями производства системе общественного поведения».
В целом трактовка Разумовским права как идеологического явления была ориентирована на нэповский вариант пролетарского использования буржуазного права. Вместе с тем очевидна несостоятельность его интерпретации нэповского права в духе положений Маркса и Ленина о буржуазном «равном праве» при социализме. Эти разные вещи оказались у него отождествленными в силу их одинаковой «идеологизированности» как форм общественного сознания.
Борьба на «правовом фронте». Конец 20-х и первая половина 30-х гг. (вплоть до совещания 1938 г. по вопросам науки советского государства и права) отмечены обострением борьбы различных направлений правопонимания в советской юридической науке.
Под воздействием партийно-политических решений и установок конца 20-х — начала 30-х гг. о нэпе, коллективизации, темпах индустриализации, борьбе против различных «уклонов» и т. д. представители разных направлений вносили существенные изменения и коррективы в свои подходы к проблемам права и государства.
Прямая ориентировка на дальнейшую политизацию юридической науки (в духе тогдашней политической практики и «курса партии» на борьбу против правых и левых, против троцкистов и бухаринцев, против «оппортунизма» и буржуазной идеологии) содержалась уже в установочном докладе Л. М. Кагановича в Институте советского строительства и права Коммунистической академии (4 ноября 1929 г.).
Не только буржуазные юристы, но и часть коммунистов-го- сударствоведов, по оценке Кагановича, оказались «в плену у старой буржуазной юридической методологии». В качестве примера применения «буржуазно-юридического метода» он назвал работу А. Малицкого «Советская конституция» (1924), где его внимание привлекли следующие положения: подчиненность всех органов государственной власти велению закона, т. е. праву, носит название «правового режима», а само государство, проводящее правовой режим, называется «правовым государством»; «советская республика есть государство правовое, осуществляющее свою деятельность в условиях правового режима».
Эти утверждения Малицкого, разумеется, явно расходились с реалиями диктатуры пролетариата даже в условиях временного и ограниченного допущения ряда норм буржуазного права при нэпе. Но Кагановича, разумеется, интересовало не соответствие тех или иных концепций реалиям, а однозначная ориентация всех на апологию диктатуры пролетариата, не ограниченной никакими (в том числе, конечно, и своими, советскими) законами. При этом Каганович весьма откровенно констатировал подлинное место и значение «законов» в условиях пролетарской диктатуры: «Конечно, все это не исключает закона. У нас есть законы. Наши законы определяют функции и круг деятельности отдельных органов государственной власти. Но наши законы определяются революционной целесообразностью в каждый данный момент».
Выступление Кагановича послужило сигналом к развертыванию на «правовом фронте» широкой кампании большевистской «критики и самокритики». В этих условиях обострилась борьба и между двумя основными позициями в советском правоведении того времени — позициями Пашуканиса и Стучки.
В поисках ответа на усиливавшиеся к концу 20-х гг. обвинения в адрес его теории Пашуканис в духе тогдашней «самокритики» не только признал ряд недостатков своей позиции, но и, по существу, начал отход от своей концепции в сторону отождествления права и политики, толкования права как одной из форм политики или даже как «части политики».
Стучка, в свою очередь, призывал к выработке «генеральной линии» на правовом фронте. В порядке «самокритики» Стучка отмечал, что он находился «под влиянием буржуазной социологической школы права» в период работы над книгой «Революционная роль права и государства» и при разработке определения права в г.
Общетеоретические споры о правопонимании по-своему преломлялись и развивались в отраслевых юридических науках.
На I Всесоюзном съезде марксистов-государственников и правовиков (1931 была предпринята попытка формирования некой единой «правильной» позиции и линии (по аналогии с «генеральной линией» в политике) в вопросах правопонима- ния. Среди участников съезда доминировали сторонники Па- шуканиса. В целом предложенная названным съездом общая позиция носила эклектический характер и пыталась соединить несовместимые друг с другом представления. Особенно наглядно это проявилось в том, что авторы резолюции, признавая пролетарскую классовую сущность советского права, в то же время отрицали концепцию «пролетарского права», чтобы как- то спасти доктринальные представления (а заодно и какие-то остатки прежних взглядов Пашуканиса) о буржуазном «равном праве» после пролетарской революции.
Однако и после I съезда марксистов-государственников и правовиков какого-то единого подхода и тем более «генеральной линии» в правопонимании не было. Споры между различными концепциями (и прежде всего Стучки и Пашуканиса) продолжались.
Концепция «социалистического права». Победа социализма требовала нового осмысления проблем государства и права с учетом постулатов доктрины и реалий практики.
В этих условиях Пашуканисом в 1936 г. была выдвинута концепция «социалистического права». Открещиваясь от своей прежней позиции, от концепции «буржуазности» всякого права и т. д. как «антимарксистской путаницы», он начал толковать советское право как право социалистическое с самого начала его возникновения. «Великая социалистическая Октябрьская революция, — пояснял он, — нанесла удар капиталистической частной собственности и положила начало новой социалистической системе права. В этом основное и главное для понимания советского права, его социалистической сущности как права пролетарского государства». Сходные представления о «со-циалистическом праве» были развиты и в статье М. Доценко.
Концепция «социалистического права» была в условиях победы социализма (на путях насильственной коллективизации, ликвидации кулачества и вообще «капиталистических элементов» в городе и деревне и в конечном счете полной социализации средств производства в стране) естественным продолжением представлений о наличии какого-то небуржуазного (пролетарского, советского) права.
Официальное «правопонимание» (Совещание 1938 г.). В исто-рии советской юридической науки особое место занимает «I Совещание по вопросам науки советского государства и права» (16—19 июля 1938 г.). Его организатором был подручный Сталина на «правовом фронте» А. Я. Вышинский (1883—1954), тогдашний прокурор СССР. Совещанию был придан всесоюзный характер, и в его работе участвовало около 600 научных работников, преподавателей, практиков из различных регионов страны.
Цели и задачи совещания состояли в том, чтобы в духе по-требностей репрессивной практики тоталитаризма утвердить единую общеобязательную «единственно верную» марксистско- ленинскую, сталинско-большевистскую линию («генеральную линию») в юридической науке на основе нового общего определения права.
В письменном тексте доклада Вышинского и в одобренных совещанием тезисах его доклада формулировка общего определения права дана в такой «окончательной редакции в соответствии с решением совещания»: «Право — совокупность правил поведения, выражающих волю господствующего класса, установленных в законодательном порядке, а также обычаев и правил общежития, санкционированных государственной властью, применение которых обеспечивается принудительной силой государства в целях охраны, закрепления и развития общественных отношений и порядков, выгодных и угодных господствующему классу».
Наряду с таким общим определением права на совещании было одобрено и следующее определение советского права: «Советское право есть совокупность правил поведения, установленных в законодательном порядке властью трудящихся, выражающих их волю и применение которых обеспечивается всей принудительной силой социалистического государства, в целях защиты, закрепления и развития отношений и порядков, выгодных и угодных трудящимся, полного и окончательного уничтожения капитализма и его пережитков в экономике, быту и сознании людей, построения коммунистического общества».
По своему типу «правопонимание», предложенное Вышинским и принятое совещанием, является легистским, поскольку в его основе лежит отождествление «права» и «законодательства» («действующего», «позитивного» права, обобщенно — «закона»). Такое отождествление прямо и откровенно признавалось и утверждалось Вышинским. «Право, — подчеркивал он, — совокупность или система правил (законов), имеющих своим назначением заботу о подчинении общества «общим условиям производства и обмена», т. е. о подчинении гос-подствующим в данном обществе классовым интересам». Фактически за «право» здесь выдаются неправовые властно-приказные правила («нормы»). Юридико-позитивист- ская конструкция используется с целью создания видимости наличия права там, где его нет и быть не может.
Приказное советско-легистское «правопонимание», одобрен — ное «с подачи» Вышинского совещанием г., стало на долгие годы официальной общеобязательной установкой для всех.
И в общетеоретических работах, и в области отраслевых юридических дисциплин почти дословно повторялась (в той или иной редакции) дефиниция Вышинского, воспроизводились все основные положения соответствующих подходов к праву и государству.
Этот тип понимания, определения и трактовки «права», по существу, сохранился и после того, как с начала 60-х гг. по аналогии с «советским социалистическим общенародным государством» стали говорить о «советском социалистическом общенародном праве».
Неправовые реалии социализма в сочетании с прочной установкой (в том числе — во всем советском обществоведении, включая и юриспруденцию) на дальнейшее продвижение к неправовому будущему (коммунизму) полностью лишали общество всякой действительно правовой перспективы.
Новые подходы к праву. Уже с середины 50-х гг., в обстановке определенного смягчения политического режима и идеологической ситуации в стране, некоторые юристы старшего поколения воспользовались появившейся возможностью отмежеваться от определения права 1938 г., начали критику позиций
Вышинского и предложили свое понимание и определение со-циалистического права. Монополия официального «правопо- нимания» была нарушена.
В противовес «узконормативному» определению права было предложено понимание права как единства правовой нормы и правоотношения (Кечекьян, Пионтковский) или как единства правовой нормы, правоотношения и правосознания (Мико- ленко).
При этом правоотношение (и связанное с ним субъективное право — в трактовках Кечекьяна и Пионтковского) и соответственно правоотношение и правосознание (Миколенко) предстают как реализация и результат действия «правовой нормы», производные от нее формы и проявления права. Исходный и определяющий характер «правовой нормы», т. е. нормативность права в смысле определения г. и последующей «официальной» традиции, следовательно, продолжали признаваться, но эту нормативность предлагалось дополнить моментами ее осуществления в
По существу, полемика представителей так называемого широкого понимания права против сторонников так называемого узконормативного подхода носила непринципиальный характер, поскольку в фактически неправовой ситуации оба направления в одинаковой мере базировались на априорной предпосылке о наличии «советского социалистического права», под которым имелось в виду неправовое советское законодательство. «Расширение» здесь «узких» мест сути дела не меняло.
Отождествление права с тоталитарным законодательством, некритический позитивизм, присущий обоим подходам, исключали саму возможность собственно правовой оценки закона, различения и сопоставления права и закона, противопоставления права правонарушающему законодательству.
В 60-е и особенно в 70-80-е гг. «узконормативное» (а по существу — властно-приказное) правопонимание постепенно (в том числе и под влиянием новых трактовок права) теряло свое прежнее значение и позиции. Заметно активизировался отход от официальной позиции. Это особенно отчетливо проявилось на проведенном в 1979 г. журналом «Советское государство и право» заседании «Круглого стола» по теме «О понимании советского права», где в ходе острых дискуссий большая группа ученых подвергла критике официальное правопонима- ние и выступила с обоснованием иных трактовок права.
Выйти из порочного круга антиправового советского легиз- ма можно было лишь на основе последовательного юридического (антилегистского) правопонимания. Поэтому для выяснения и критики неправового характера так называемого социалистического права и законодательства, определения путей движения от неправового социализма к правовому строю, к правовому государству и правовому закону принципиально важное значение имело именно различение и соотношение (совпадение или расхождение) права и закона (т. е. объективной общезначимой сущности и официально-обязательного явления в сфере права) и анализ с этих позиций сложившейся ситуации. В таком контексте и была выдвинута либертарно-юридическая концепция правового закона и понимания сущности права как необходимой всеобщей формы и равной меры свободы и справедливости.
Неправовые реалии социализма в сочетании с установкой на продвижение к неправовому коммунизму полностью лишали советскую теорию и практику всякой правовой перспективы развития, движения к какому-нибудь варианту постсоциалистического права, правового закона и правовой государственности. Либертарная теория правопонимания, напротив, выражала как раз правовую перспективу развития от наличного (неправового) социализма к будущему правовому строю и тем самым содействовала теоретическому уяснению и обоснованию необходимости выхода за социально-исторические рамки социализма как правоотрицающего переходного строя, уяснению логики постсоциалистического пути к праву.
Интерес к теории различения права и закона, к идее правовой свободы и т. д. заметно усилился (и не только в юридической науке, но и в массовой печати) в условиях перестройки и особенно в 90-е гг., когда стали возможны первые реальные шаги в сторону права и правовой государственности. Вместе с тем во все большей мере становилось ясно, что предстоящие преобразования — это во многом по своей сути дви-жение от неправового строя к свободе и праву и что, следовательно, подобные преобразования не стыкуются с произвольными властно-приказными представлениями о праве и их можно осмыслить и осуществить лишь с позиций нового пра- вопонимания, исходящего из прав и свобод индивидов и ориентированного на утверждение и дальнейшее развитие общечеловеческих достижений в сфере общественной и государственно-правовой жизни.