11. Концепции неоконсерватизма

| Правовой портал "Правопорядок" | 11. Концепции неоконсерватизма |
11. Концепции неоконсерватизма

Неоконсерватизм в силу необычайной вариабельности самого консерватизма более труден для распознавания, чем старый консерватизм эпохи Просвещения и французской революции. Периодически ярлык «консервативный» применяется к религиозным фундаменталистам, а также к популистам правого толка, в том числе к фашистам или защитникам неких вековых ценностей. История консерватизма побуждает к более тонкому различению его вариаций в зависимости от его позиций в идейной конфронтации конкретного периода. С этим обстоятельством считаются и сами представители консервативной мысли.
По их мнению, традиционное разделение общественных сил и движений на прогрессивные и реакционные, левые и правые, ведущие свое происхождение еще со времен французской революции, сегодня утрачивают свою значимость. В результате некоторые понятия, такие как «прогрессивный», «консервативный» и даже «социалистический», стали растяжимыми и аморфными. Склонный к консерватизму немецкий философнеогегельянец Гюнтер Рормозер заявляет, что «во все времена он оставался чуть ли не единственным человеком в ФРГ, который говорил, что если где-либо в мире и осуществлен социализм без утопий и без эсхатологии, а реально, то именно в этой стране». Сходную позицию занимает философ либерально-консервативного направления Герман Люббе, который считает, что «при том уровне развития, которого достигло индустриальное общество, консерватизм, либерализм и социализм существенно утрачивают потенциал своего профилирования в качестве отдельных политических партий», т. е. ни одна современная партия не может выступать в исключительной роли борца за либерализм, за социализм или за консерватизм. С аналогичных позиций воспринимается и смысл понятия «прогрессивный».

Социализм в его нацистском (национал-социалистическом) и большевистском (интернационалистическом) воплощениях пытался, как известно, опереться на старую, как человечество, концепцию справедливости. Однако современный социализм в любом его варианте так и не находит ни подходящих средств, ни верного метода для осуществления искомой справедливости. В какой-то мере идея справедливости присутствует и в консервативной традиции, однако с ее воплощением в отчетливой традиции и в устойчивых долговечных институтах дело обстоит не так надежно. И уж явно поспешной, с точки зрения консерваторов, выглядит объявление о том, что вместе с социализмом можно распрощаться не только с его справедливостью, но и отпраздновать окончательную победу, одержанную якобы либера-лизмом, который отличает сегодня сочетание индивидуализма, гедонизма и либертаризма. Это обобщение на деле выглядит лишь очередной иллюзией осуществления долговременной фундаментальной ориентации. Духовная ситуация в современном обществе такова, что консерватизм с его возвеличением ценностей семьи, коллективной морали, иерархизированной государственной власти, традиции и авторитета действительно пребывает в состоянии упадка. Но в сходной ситуации оказались и либеральные ценности индивидуальной свободы, которые подвержены разрушительному влиянию и всяческому при-нижению обстановкой беспредельного потребительского гедонизма и обезличенного эгалитаризма пополам с конформизмом в условиях современного непомерно технизированного массового общества. В такой ситуации реальный прогресс может быть результатом действия двух сил: реформаторских усилий вдухе и в традиции либертаризма и в одновременной разумной их коррекции с позиций консерватизма.
Для новейшего консерватизма, как и для предшествовавших ему консервативных концепций, характерно спорадическое возобновление некоторых позиций, тем, аргументов. Например, скептического отношения к эффективности писаных конституций в их сопоставлении с неформальными и унаследованными нормами и нравами общества, образующими «реальную» конституцию, либо акцента на важной роли семьи в социализации индивида с одновременным признанием важности разделения труда и забот между мужчиной и женщиной с учетом их половозрастной принадлежности. Традиционным остается оправдание неравенства и признание позитивной роли элитарного меньшинства в делах не только политических, но также культурных и экономических. Фундаментальным считается также обеспечение безопасности в пользовании собственностью, что образует первейшую функцию политического порядка. Отсюда важность государства как верховного гаранта собственности, порядка, национальной обороны (К. Шмитт) и, следовательно, потребности в упрочении политической власти как таковой. Представители умеренно консервативной позиции в этих вопросах пытаются найти оправдание бесконфликтному и плодо-творному сосуществованию либерального государства и рыночной экономики с полезными с точки зрения социализации институтами семьи и религии (Хайек). В области международных отношений консерваторы считают неизбежным применение насилия.
В области непосредственно правовой жизни и культуры консерватизм делает акцент на особую стабилизирующую роль обычаев и лишь частично — на роль законов, а также на госу-дарственное сплочение в условиях монархии — в противоположность демократии или республике. В XX столетии господствующими были прогрессистские либо реакционные идеологии — либерализм и социализм противостояли анархизму, фашизму, национал-социализму и т. д. Консерватизм пребывал в тени этих больших диагностических концепций переходной эпохи от традиционности к современности и постсовременности.
Карл Шмитт (1888—1985), немецкий правовед и политолог, занимает промежуточную позицию между традиционным и ра-дикальным консерватором, в особенности когда он отстаиваетжелательность увеличения государственного вмешательства в политическую жизнь и видит в том надежную гарантию защиты собственности и порядка. Он современник Веймарской республики, ставший проницательным аналитиком и истолкователем ее политических и правовых институтов, особенно в период послевоенного десятилетия, экономической депрессии и возвышения нацизма. Обратившись к анализу парламентаризма вообще и германского в особенности, он констатировал, что аргументация в пользу представительного парламентского правления, выдвинутая либералами XIX в., основывалась на рациональной вере в то, что открытые дискуссии в среде народных избранников будут склонять парламент к выбору в пользу публичного блага. Однако современная политическая деятельность базируется на деятельности дисциплинированных, организованных партий, которые стремятся заручиться голосами избирателей при помощи пропагандистского обращения к их чувствам и экономическим эгоистическим интересам. В результате парламентарии оказываются связанными партийной дисциплиной и уже не в состоянии принимать решения на основе рационального обсуждения проблематики общего блага. Решения отныне принимаются не в парламенте, а в комитетах и «за за-крытыми дверями» и принимаются одними лидерами партийных фракций.
В цикле работ 1928—1931 гг., завершившихся трактатом «Защитник конституции», Шмитт развил эту аргументацию и провел мысль о том, что конституция Веймарской республики основывается на социальных и политических взглядах и предпочтениях предшествующего века и потому совершенно неприменима к современной обстановке. Своеобразие переживаемого исторического периода обусловлено особой природой германских политических партий и своеобразием взаимоотношений между политикой и экономикой в республике. Боль-шинство партий представляют собой всего лишь политические ассоциации, которые обслуживают весьма специфические цели и задачи. Так, католики, социал-демократы, коммунисты и позднее национал-социалисты помимо партийной организации имеют также свои газеты, свои профсоюзы, культурные ассоциации, молодежные объединения и даже полувоенные организации. Для тех, кто принадлежит к перечисленным субкультурам, голосование выглядит менее всего неким выбором, но лишь подтверждением своей культурной (субкультурной) принадлежности. Вдобавок к этому существуют самые тесные узы между такими специфическими политическими партиями и соответствующими заинтересованными группами — союзами работников наемного труда, аграрными объединениями, ассоциациями лавочников и промышленным лобби. Однако самой опасной тенденцией, согласно Шмитту, следует считать угрозу перемещения экономических конфликтов в сферу государства, и это особенно заметно в попытках увеличивать заработную плату чисто политическими средствами. Это сопровождается увеличением неоправданных ожиданий, адресованных политическим институтам как таковым.
Главным выводом «Защитника конституции» стал следующий: поскольку Веймарская государственная система стала подчиняться плюральным (множественным) социальным интересам общества (экономическим, религиозным, политическим), это лишает государство его единства и суверенности. И как следствие, такое государство становится «тотальным государством», усиленно побуждаемым политически организованными социальными интересами к интервенции во все новые социальные области. В итоге становится неизбежной ог-ромная роль государства в экономике. И хотя существующая законодательная власть по изложенным выше причинам не в состоянии отвечать потребностям новой исторической обстановки, Шмитт все же склонялся к тому, что необходимо создать более сильный и независимый парламент. Его институционным центром должен стать президент, правящий через посредство бюрократии и при поддержке армии.
Сильная авторитетная власть — это необходимое условие де- политизации и человеческого существования в условиях «тоталь-ного государства», которое есть следствие демократии. Дело в том, что исходный рационализм легальности уже открыто превращен в свою противоположность. Если большинство может произвольно — только потому что оно образует большинство — распоряжаться параметрами легальности и нелегальности, то оно может объявить о нелегальности прежде всего своих внутриполитических конкурентов. Кто имеет, скажем, 51%, тот может остальные 49% законным образом сделать нелегальными. «Он может законным образом закрыть за собой дверь легальности, через которую он прошел, и обходиться с партийно-поли-тическим противником, — который, возможно, будет бить сапогом в закрытую дверь, — как с обыкновенным преступником» (Легальность и легитимность, 1932).
Шмитт пережил множество политических и институциональных перемен в жизни страны и своей собственной. Во время нацистского режима он вступил с ним в сотрудничество, продолжая преподавательскую и консультационную работу, но затем был обвинен в «неискренности» и приспособленчестве и отлучен. В академических кругах особенно ценились и продолжают цениться его глубокие познания в европейской политической и правовой мысли, а некоторые обобщения и выводы из его аналитических исследований используются не только консерваторами, но также либералами и социалистами.
Фридрих фон Хайек (1899—1992) — относится к числу философов неолиберального консервативного течения, вынужденного в новых исторических условиях полемизировать не только с крайностями индивидуалистического или демократического либерализма, но также с теорией и практикой современного социализма. Он родился в Австрии, но все свои основные политико-философские и иные работы опубликовал на английском языке, из которых самой фундаментальной стала «Конституция свободы» (1960). В 1974 г. был удостоен Нобелевской премии в области экономики.
Самым характерным в его правовых и политических ориен- тациях стал антиэтатизм как отрицание планово-централизованного государственного вмешательства в экономику и политику. Во всем остальном он почти всецело разделял идеи и ценности индивидуальной свободы, господства права, свободного рынка и правового государства.
Существенно также его стремление выявить взаимосвязи экономики и права, сходство их регулятивных средств и т. д. Один из самых распространенных упреков в адрес конкуренции, замечает он в этой связи, состоит в том, что она «слепа». В этой связи он напоминает, что у древних слепота была атрибутом богини правосудия. «И хотя у конкуренции и правосудия, быть может, и не найдется других общих черт, но одно не вызывает сомнений: они действуют, не взирая на лица. Это значит, что невозможно предсказать, кто обретет удачу, а кого постигнет разочарование, что награды и взыскания не распределяются в соответствии с чьими-то представлениями о достоинствах и недостатках конкретных людей, так как нельзя заранее сказать, принимая закон, выиграет или проиграет конкретный человек в результате его применения. И это тем более верно, что в условиях конкуренции удача и случай оказываются порой не менее важными в судьбе конкретного человека, чем его личные качества, такие как мастерство или дар предвидения» (Дорога к рабству, 1944).
Главным и определяющим в его конструкциях права и государства стало истолкование особенностей роли и типа порядка, возникающего в результате свободного обмена товарами и услугами в обществе с рыночной экономикой. Сам Хайек считал себя продолжателем традиции Д. Юма в этих вопросах, однако в истолковании правовых и политических правил, получающих вид правил справедливости (the rules of justice), он в большей мере, чем его давний предшественник, озабочен необходимостью выработки приемов и средств жесткой подконтрольности процесса осуществления политической власти.
Его правила политической справедливости в этом смысле подразумевают использование очень жестких лимитов, накладываемых на осуществляемую легитимную политическую регуляцию. Расходясь с авторами «командной теории права» (Гоббс, Бентам, Остин, Кельзен и др.), Хайек отмечал, что их манера размышлений на тему права накладывает нездоровый отпечаток на теорию и практику современной демократической политики. Их главная неудача в том, что они считают возможным создание порядка путем команд со стороны верховных политических властителей, причем неважно, кто они — монархические суверены или демократически выбранные суверенные законодательные собрания. Хотя некоторые разновидности порядка действительно невозможно обеспечить без опоры на командную систему законотворчества, однако невозможно при этом считать ее ни эффективной, ни в целом выгодной или морально приемлемой. Все попытки создать порядок путем команд суверена ведут к созданию угнетательских режимов, наподобие Гоббсова Левиафана-государства или же коммунистических государств в России и странах Восточной Европы.
Однако на этой констатации Хайек не останавливается и привлекает внимание к тем опасностям, которые прячутся за более привлекательным фасадом западных государственных организаций всеобщего благосостояния, где тоже осуществляется угнетение подданных — в большей или меньшей степени. Здесь оно, как и в других случаях социального конструктивизма, влечет за собой сдерживание технологического и материального развития, однако здесь же действуют процессы спонтанного экспериментаторства, которые являются ключевыми для человеческого прогресса. С учетом этого обстоятельства Хайек утверждал, что так называемое социальное государство точнее называть «благодетельной деспотией». Позитивный потенциал демократии (мирный характер разрешения конфликтов, гарантии личной свободы, более верное понимание задач общественной жизни, политическое воспитание большинства и др.) в данном случае не является достаточным и может быть сведен к мини-муму правящим большинством.
Разработанная Хайеком концепция «господства правил справедливости» нацелена на исправление произошедших на его глазах искажений идеи «господства права» под влиянием командной теории права. Если в прошлом эта концепция законного правления использовалась в нарушение интересов членов общества в условиях монархической или аристократической формы правления, то в современном мире этим интересам угрожает использование этой же концепции в условиях демократических форм правительственной власти. Происходит это вследствие того, что такие формы власти обеспечивают возможности для более предприимчивых и одновременно ограниченных в своей ответственности секторов общества осуществлять власть такими способами, которые игнорируют интересы других членов данного сообщества. Против этого и направлено положение Хайека о том, что законы должны считаться легитимными лишь в том случае, когда они принимают форму «правил справедливости».